Что бы вы чувствовали, если бы одним прекрасным утром проснулись в помещении с зарешёченными окнами, вокруг – люди в белых халатах, и вы при этом не помните предысторию попадания в психиатрическую больницу? Кажется, что всё вышеописанное – завязка какого-то фильма ужасов, но это реальные события, которые произошли с героем нашего интервью.
Молодой человек анонимно рассказал корреспондентам VSE42.Ru, как попал в медучреждение, кто является постояльцами лечебницы, что приказывают делать "голоса", и уверил: не так страшен "жёлтый дом", как его малюют.
Хотелось бы поделиться историей о моей самой большой ошибке, в буквальном смысле чуть не стоившей мне жизни.
Конкретной причины покончить жизнь самоубийством у меня не было: это не из-за безответной любви, расставания, горя, связанного с близкими. У меня просто была странная мечта – побывать в "психушке" (ещё когда учился в школе, в среднем звене).
Меня всегда интересовали и завораживали темы о психбольных, отклонениях, болезнях… Также был интерес к суициду – почему люди совершают это? Не стану отрицать: в этом есть какое-то сумасшествие, что меня это всё интересовало. Я увлекался фильмами, книгами на эти темы. Был на нескольких сеансах психотерапии – индивидуальных и групповых занятиях. Потом без видимой причины настал период, когда я намеренно стал отрезать себя от всего мира, начал погружаться в одиночество и вместе с тем – в сумасшествие.
Потом перестаёшь понимать: то ли ты играешь в безумие, то ли оно играет тобой. Ты ощущаешь себя в тумане, начинается другое восприятие времени, находишься как бы в вязкости, наступает так называемая в психиатрии лёгкая дереализация (прим. ред. – психопатологическое состояние, характеризующееся тягостным переживанием утраты реальности с окружающим миром). Ни о чём конкретно не думаешь – состояние фрустрации (прим. ред. – негативное психическое состояние, обусловленное невозможностью удовлетворения тех или иных потребностей). Не различаешь, что хорошо, что плохо, что можно, что нельзя, – равнодушие.
На тот момент у меня не было никаких реальных занятий: ни учёбы, ни работы, никаких отношений с людьми. И вдруг приходит на ум кажущаяся совершенно нормальной мысль прервать свою жизнь – такая же обыденная, как желание покурить или поесть. И это происходит не в истерике, не в состоянии аффекта, а в холодном безразличии. Сейчас осознаю, что это страшно – мертвецки холодное равнодушие к собственной жизни, с которым я научился справляться только сейчас.
Однажды психиатр на приёме назначил мне таблетки – сильный антидепрессант – в очень маленьких дозах. Я давно перестал его принимать. А тут вспомнил, что где-то завалялся "стандартик"…
Точно не помню, что я испытывал в тот момент, сколько я выпил. Умопомрачение... Через несколько минут наступил очень сильный ужас. Тогда я отправил сообщение родителям, мол, приезжайте, я выпил таблеток. Дальше ничего не помню, потом очнулся в больнице – когда меня уже привели в чувство. А из больницы тех, кто вот с такими попытками, увозят в психиатрическую лечебницу…
Попал я в санприёмник. Ощущение было, что очутился в концлагере. Комната была жутковатой: надо было раздеться догола, все вещи – под опись, далее тебя моют (но это для, так скажем, несамостоятельных – я всё делал сам). Врач спрашивал, почему возникли мысли о суициде. Тут же выдали синюю робу в жёлтую клеточку, в которой до тебя, жутко представить, побывал не один "псих". Чтобы ходить по улице между корпусами, нам выдали старые фуфайки и валенки.
Определили меня в первичное отделение, острое, только чтобы я не смог больше ничего с собой сделать. Строгий режим и надзор (нельзя никуда выходить, и в основном там лежат с тяжёлыми расстройствами мышления, шизофренией). На первом этаже – острое, и там больше надзора: медсёстры ходят, наблюдают за больными. Выше – вторичное (например, проступок какой-то совершил, избил кого-нибудь).
Отделение выглядело прилично, можно сказать, с евроремонтом, никаких мягких стен, привинченных кроватей, кафельный пол, только везде на всех окнах – решётки. (Всего несколько раз на моих глазах разбушевавшихся пациентов, которые не хотели пить лекарства или есть, привязывали к кроватям). Кстати, я даже ни разу не видел смирительных рубашек.
Запомнился туалет – с полностью прозрачной стеклянной дверью. Выход на улицу запрещён: можно перемещаться только по коридору. Была одна палата, называлась "надзорка", что-то типа карцера: вход перегорожен столом, за которым сидела медсестра. Сюда помещали тех, кто в чём-то провинился, например.
Когда я впервые увидел отделение, все "шизики" (около тридцати человек) как раз выстроились в очередь за таблетками. Первая мысль: "Что за "психи"? Куда я попал? Я-то точно не такой – я не должен здесь находиться". С другой стороны, было ощущение, что начались большие приключения в моей жизни: можно сказать, сбывается мечта.
Поговорил с врачом в первый день. Я ничего не смог описать: почему, что, зачем. Она назначила лекарства, мне вкололи не знаю что, и я упал посреди коридора (для меня это была очень большая доза). Я проспал до следующего дня. Укол, видимо, мне не подошёл. Несколько дней мне подбирали лекарство, и побочные эффекты на мою центральную нервную систему были очень непредсказуемыми. От одних мне сковывало шею, от других было ощущение, что всё тело излучает тепло, и хотелось со всеми общаться, дарить миру свет. Но потом это состояние оборачивалось повышенной температурой и ломкой. В итоге назначили таблетки полегче и витамин B.
Конечно, было очень много страха от разных мифов, что обкалывают до состояния зомби, что нормальный человек потом не становится прежним. Я-то там себя чувствовал более-менее адекватным. Сначала напрягало всё, и я даже брезговал спать, есть, но потом ко всему привык (месяц я там пробыл).
Больничный режим – обычный: в шесть утра – подъём, на завтрак – каша (всё в медной посуде, чтобы никто не разбил и не воспользовался в целях членовредительства), обед – суп, второе (картошка, минимум мяса), полдник – печеньки, компот. Ужин – суп, оставшийся с обеда, вечером – кефир. Почти что детский лагерь (смеётся).
С собой ничего нельзя было иметь – постоянно ходили санитары и смотрели подушки, матрасы. Отдельно могли родственники приносить "передачки". Они хранились на кухне, и в определённое время их выдавали (у меня родители всегда что-то приносили). Мобильные изымали и давали позвонить раз в день.
Развлечения были незамысловатыми: кто в состоянии читать, тот брал книги из "библиотеки" (она представляла собой две полки в шкафу, в котором в основном находились лекарства и медицинские принадлежности), были там, например, книжки "Исповедь бунтаря" Немцова, Лимонова. Другие играли в карты, и местной "валютой" была сигарета (её, кстати, пациенты могли заработать также, вымыв полы в отделении). Раз в неделю выкатывали телевизор, особенно все любили смотреть новости, какие-нибудь комедии или даже фильмы про любовь.
Приходилось на обследовании мне встречаться с пациентками из женского отделения на том же этаже, но в другом крыле. Как мне рассказали, в основном там женщины с истериками (действительно, одна постоянно плакала, всхлипывала); были также несколько молодых девушек с анорексией.
На подходе к получению лекарств медсестра обычно задавала вопрос: "Ну что, как дела с "голосами?". В первые дни я вообще не понимал, что это значит. Уже потом узнал, что так называются слуховые галлюцинации, являющиеся одним из главных симптомов шизофрении. Одним эти "голоса" рассказывали анекдоты и целый день смешили, других – оскорбляли, ругались матом, приказывали, что нужно делать: вставать или лежать, кушать или нет, для третьих были голосами умерших родственников, с которыми они постоянно вели беседу.
Как только я поступил в больницу, у меня была с собой пачка жвачки, и я нервно жевал "пластинки" одну за другой, чтобы успокоиться. Это увидели несколько человек и подбежали, стали клянчить. Я отдал всё, что у меня было, надеясь, что получу какое-то их расположение (смеётся).
Первый, с кем я познакомился и кому дал жвачку, – паренёк, у которого пол-лица было в коросте, рука – в гипсе, и слюни лились (как я и представлял себе обитателей "дурдома"). Говорить он более-менее мог, и я спросил, что случилось, – мальчик сказал, что у него – эпилепсия, а ожог он получил, когда заснул, прислонившись к батарее.
Другой "постоялец" – молодой парень, у него одна рука была очень ссохшаяся, маленькая, а голова – непропорционально большая. Его в детстве укусил клещ, и с тех пор у него были физические и поведенческие отклонения, но мышление – нормальное. Он оказался моим соседом по палате. Ночью он постоянно что-то грыз. И я, честно признаюсь, иногда заглядывал под его подушку и находил там раскрошенное печенье без обёртки и горы пакетиков чая.
Ещё один мой сосед – мужчина, очень образованный, музыкант, которого избили на улице. С ним даже иногда можно было нормально разговаривать, но он неожиданно мог крикнуть: "А-а-а-а-а, земля трясётся – ложись!" или "Осторо-о-о-жно: потолок падает!". Ночью он долго ходил по маленькой палате. Иногда я просыпался из-за того, что он стоял и смотрел на меня.
Ещё в палате был человек, который всё время плакал. Он постоянно рассказывал историю, что у него жену и сына убили в один день, поэтому он "свихнулся" из-за горя. Выяснилось, что он сам их убил, у нас он пробыл дня три, и его через какое-то время перевели в отделение для отбывания наказаний.
В общем, я могу выделить несколько категорий пациентов. В основном, конечно, – алкоголики с белой горячкой. Много случаев, когда соседи в "психушку" сдавали надоевших пьяниц, и были они там на принудительном лечении.
Один из них мне хорошо запомнился: он выпал из окна девятого этажа, и это ему приказали сделать "голоса", появившиеся после застолья. Упал животом на заборные колья, остался жив, и внешне он был похож на Франкенштейна, ходил с костылём, хромал. У него всё тело было перешито, изуродовано, на лице и животе – шрамы.
Было очень много молодых парней из интернатов, кто сбегал, и в воспитательных целях их помещали сюда. Они, кстати, – самые адекватные люди. Была одна палата отбывавших наказание за наркотики, некоторые по четыре года там находились. По совместительству работали санитарами: усмиряли буйных, например. Ещё малолетки, которые "чудили" в школе и лежали "на статью" в военный билет, – из-за своего отклоняющегося поведения. Были чистые шизофреники, которые лежали для подтверждения группы инвалидности. Лечился там, кстати, один хитрый симулянт, который говорил, что у него нет "голосов", но медсестре он всегда сообщал, что были, чтобы получить инвалидность и материальную поддержку.
С большинством можно было даже нормально общаться, и ты даже на некоторое время забывал, что у них есть психические отклонения. До поры до времени, пока они чего-нибудь не "выкинут". Например, я разговаривал с одним, пока вдруг он не начал стучать себе пальцем по виску и говорить, что нужно привести в порядок мысли.
Мужик был один, которого не устраивали два унитаза в туалете. Он всё время стелил туалетную бумагу и "ходил" прямо на неё.
Особенные отношения у меня сложились с одним из пациентов – парнем больше двух метров ростом, детиной, который даже не умел говорить и издавал звуки, похожие на мычание. Зато его эмоции читались очень легко: он широко улыбался, да так, что слюни изо рта текли. Как-то я заметил, что у меня стали пропадать книги, я понаблюдал и понял, что он их ворует и прячет себе под матрас. Не знаю, зачем он это делал. Когда я пытался отобрать, он защищал их, как ребёнок защищает свои последние игрушки. Налетал на меня с кулаками, и мне пришлось позвать медсестру. После этого он обиделся и несколько дней со мной не разговаривал. Потом в знак примирения нарисовал мой портрет, мягко говоря, в стиле примитивизма (смеётся).
Был один парень, который предсказывал всем скорую смерть: "Вы все умрёте!", и, чтобы этого не случилось, пациенты должны были угостить его конфетами.
Лечился тут и политический оппозиционер, возомнивший себя Гитлером парень, собиравший партию, в которой, по его словам, было около двухсот человек по всей России (в неё он активно агитировал вступить и меня). Партия, как я понял, была, мягко говоря, с националистским уклоном. В первые дни моего пребывания там он горевал, что его адепты остались без лидера, и продумывал план побега. Однажды, кстати, такой случай выдался. Его забрали чистить снег, парень, к слову, был в полном обмундировании: с именной фуфайкой, в шапке-ушанке, валенках. Как рассказывали очевидцы, он воспользовался замешательством конвоира, бросил лопату и побежал. Где-то неделю его не было, но его поймали потом. Затем он с достоинством отказался от голосования на выборах, которые проходили прямо в больнице. (Здесь соорудили и импровизированные кабинки – всё отделение выстроилось в очередь, включая всех на вид самых безнадёжных, которым закон, видимо, не запрещает голосовать).
Был один местный "экстрасенс", который работал за еду. Я ему всё время давал зефирку, а он предсказывал. Он говорил, что "в 2060 году всё золото мира соберут, сплавят в один большой шар и подвесят в воздухе, чтобы все видели". Уверял, что в России будет "война Севера и Юга" и что "будет править император". Он утверждал, что мы с ним – "родственники в десятом колене", и я – "потомок Рюриковича, поэтому могу претендовать на трон". Говорил, что на мне "много невидимой грязи", и чистил её за вкусняшки: смотрел на меня и делал вид, будто пьёт с меня все эти нечистоты. А ещё он заверял, что умеет превращать чай в водку (это обычно было во время чаепития).
Познакомился я здесь и с упитанным парнем, он всё время говорил, что я добрый. Спрашивал, могу ли я ему принести бутылку "Кока-Колы", ещё ему всё время было жарко, поэтому он ходил в одних трусах, а когда в туалете открывали окно, он мог по четыре часа стоять там, хотя была зима. Выглядел он лет на двадцать, но ему на самом деле – около тридцати пяти лет, по-моему. Чтобы никто из пациентов ничего не отбирал, он демонстративно плевал в бутылку при всех. Он был самым добрым до того момента, пока не покушались на ёмкость с любимым напитком.
Самое тяжёлое в больнице – разговор с психиатром. Она очень много меня провоцировала, говорила обидные вещи, например: "Что-то у вас ужасно пахнет изо рта. Вы что, не знаете, где у вас лежит зубная паста?", чтобы посмотреть на реакцию. Конечно, в этом заключалась тактика определения моего диагноза, и теперь я это понимаю.
Был такой случай, что однажды она пришла ко мне в палату и попросила пойти за ней. Я думал, что это будет обычный разговор. Она попросила войти в кабинет, я вошёл, а там сидели, видимо, студенты, их было много, и у меня возникло отвратительное ощущение: выглядел я ужасно (это было недели через две после начала лечения), а на меня смотрит толпа моих сверстников. При всех этих людях врач начала расспрашивать меня про признаки заболевания. Естественно, я был в шоковом состоянии, выглядел ещё более сумасшедшим, чем был на самом деле. Потом она попросила снять майку, чтобы показать, что я очень сильно похудел. Я спросил, можно ли мне уйти, и вышел из этой комнаты.
Диагноз мне не говорили: это всё держится в тайне. Да и вообще, его никому не сообщают. Мне случайно повезло увидеть свою собственную карточку. Вердикт был таков: "психопатическое расстройство личности", ещё урывками я успел прочитать что-то про "провокацию родных суицидом", "пограничное состояние", "отсутствие психотических элементов с ярко выраженными невротическими состояниями" и другие заключения, которые врач записала на основании бесед со мной и наблюдения персонала больницы.
В целом сказали не маяться дурью, а заняться делами. Заверили, что самое эффективное лечение – социализация. Как мне позже объяснили, точного в психиатрии очень мало, и существует множество классификаций разных болезней. Раньше бы мне поставили шизофрению, но сейчас всё больше внимания стали обращать на пограничные состояния человека.
В армию я, естественно, не годен, хотя намерений "откосить" у меня и в помине не было, честно. В военном билете у меня стоит восемнадцатая статья "Инфантильное расстройство личности". С данной статьёй я не могу работать в шахте, органах внутренних дел, носить оружие. Права мне выдали, правда, через три года, – по предоставлению характеристик и решению врачебной комиссии, но без права найма (не могу работать в такси водителем, да мне это и не нужно, в общем).
Я не стал изгоем среди родственников, никто не считает меня больным "психом". Они оказали очень серьёзную поддержку, не отвернулись: это не приговор и не преступление. Мне удалось более-менее социализироваться, поступить в вуз и окончить его.
Пребывание в больнице стало для меня своего рода психотерапией. Я увидел людей, которым намного тяжелее, чем мне, что стало толчком для выздоровления. И хотя этот опыт для меня очень интересен и важен, другим бы я посоветовал поучиться на моём дурном примере (ни в коем случае не повторять) и взяться за свою жизнь основательно, постоянно искать в ней смысл и цепляться за каждый светлый момент.