Страшно сойти с ума. Но еще страшнее остаться один на один с психиатрическим диагнозом, потому что окружающие просто боятся иметь с тобой дело. С такими проявлениями социальной стигматизации (клеймение, навешивание ярлыков) столкнулась кемеровчанка Анна Мельман, у которой врачи диагностировали шизотипическое расстройство. Как стигматизация усложняет жизнь конкретных людей и общества в целом, а также почему с этим явлением необходимо бороться, выяснял журналист VSE42.Ru.
Ане Мельман 23 года. По образованию она медик – окончила медицинский колледж. Мечтала работать медсестрой в детской онкологии, но из-за диагноза "шизотипическое расстройство" на работу в медучреждения ее не берут. В итоге девушка зарабатывает на жизнь тем, что пишет картины и бьет татуировки. В "деле" она недавно, и доход от работы невысок.
Как ни странно, но со стигматизацией, отрицанием ее проблем с психикой Аня столкнулась в собственной семье. По словам нашей героини, родители долгие годы отказывались замечать болезнь дочери, хотя проявляться она начала еще в детстве.
Аня рассказывает, что мама и папа были заняты бесконечным выяснением отношений между собой, им было не до нее. К тому же в какой-то момент у мамы начались проблемы с выпивкой.
– Ребенком я всегда засыпала и просыпалась под крики родителей. Это было жуткое состояние. Ты не можешь заснуть, только дремлешь. И сквозь дремоту слышишь ругань. А утром просыпаешься не от того, что солнце заглянуло в окошко, а от того, что родители снова орут друг на друга. Начинается жуткое сердцебиение. Ты постоянно ощущаешь недосып. Стресс не прекращается, – вспоминает Аня.
Как позже ей объяснили врачи-психиатры, на развитие психического заболевания может влиять не только генетическая предрасположенность, но и стресс, нервное перенапряжение, которые в случае Ани провоцировала некомфортная обстановка в семье.
В довольно раннем возрасте, по воспоминаниям девушки, у нее проявилось асоциальное поведение.
– Я испытывала неприязнь к сверстникам. Всегда предпочитала общаться с людьми намного старше меня. С одногодками мне было не интересно, я считала их тупыми, не хотела выходить во двор. Я решила сидеть дома, читать, рисовать. Отчасти, думаю, это было правильное решение. Я не могла смотреть на счастливых детей во дворе. Мне было обидно и больно, что они беззаботно веселятся, а мне это не доступно из-за внутренних проблем, – делится Аня.
Впервые в психиатрическую больницу Аня обратилась около пяти лет назад (тогда ей было 17) с жалобами на панические атаки, слуховые галлюцинации, суицидальные мысли, селфхарм (самоповреждение).
– Я наносила себе различные повреждения, но не с целью умереть, а для того, чтобы заглушить душевную боль физической. Потом я начала делать себе пирсинг. Родители моих проблем по-прежнему не видели, поддержки от них никогда не было. Они ругали меня за пирсинг. Мать скандалила. Отец мог взять шнур от телека и отхлестать. У меня по всему телу оставались синяки. Было больно. Но потом я с любопытством наблюдала за метаморфозами кровоподтеков: по мере заживания они меняли форму и цвет, – вспоминает девушка.
Аня говорит, что в какой-то момент ей стало настолько тяжело, что она решилась пойти к психиатру.
– Врач предложила мне госпитализацию, но для этого нужно было поставить в известность родителей. Ведь мне еще не было 18 лет. Приехала мать, врачи поговорили с ней и выдали рецепты на лекарства. Они считали, что я могу совершить суицид, употребив что-нибудь, и сказали матери контролировать прием препаратов. Хотя я не собиралась ничего такого делать. Мама сходила со мной в аптеку. С того момента ее отрицание моих проблем с психикой, как мне кажется, стало уменьшаться. Возможно, мама поняла, что часть вины за мое состояние лежит на ней, и пыталась реабилитироваться: какое-то время заботилась, выдавала таблетки. Тогда мне поставили диагноз "депрессивное расстройство личности", под вопросом было "биполярное расстройство", – говорит Аня.
В конце концов, по словам кемеровчанки, родители признали ее диагноз. Тем не менее, мама не всегда соглашалась выдать Ане деньги на лекарства, предпочитая потратить их на алкоголь. А вот отец до сих пор регулярно помогает девушке.
Лечение шло Ане на пользу. У нее появился молодой человек. Когда она от родителей переехала к нему, болезнь себя практически не проявляла. Но счастье длилось недолго. Парень начал доводить Аню до морального истощения регулярными гулянками, которые устраивал в их квартире.
– Я тогда работала официанткой. Приходила домой отдыхать, а меня ставили перед фактом: "Ко мне пришли друзья". В какой-то момент мое состояние резко ухудшилось. На работе начали случаться панические атаки. Во время приступов я не понимала, где нахожусь, казалось, что умираю. Это не давало возможности работать, – вспоминает девушка.
Аня говорит, что в тот период ей было настолько плохо, что она не могла встать с постели, чтобы налить стакан воды. Парень все ее просьбы о помощи игнорировал. Кроме того, он подвергал девушку сексуальному насилию.
– Он мог войти в меня, когда я спала, не спрашивая моего согласия. Это было неприятно физически и эмоционально. Я не считаю, что если женщина живет с мужчиной, то она обязана заниматься с ним сексом даже когда не хочет этого. Кроме того, он изменял мне, – делится Аня.
Бойфренд, по рассказам девушки, жестко стигматизировал ее проблемы с психикой: говорил, что она выпендривается, отрицал любые ее проблемы, унижал, говорил, что она ничего не стоит как личность, мог ударить. Аня прожила с этим человеком три года и характеризует их отношения как крайне болезненные.
В 2020 году состояние Ани вновь ухудшилось, к ней вернулись панические атаки, резкие смены настроения, изматывающая гиперэмоциональность. Она вновь обратилась в психбольницу, где, не прекращая учебу, начала посещать дневной стационар.
– Меня вела очень хорошая врач. Она прониклась моими проблемами, много со мной беседовала. Даже находила время, чтобы пообщаться на личные темы, хотя к ней была очередь из пациентов. Во многом именно благодаря ей мне стало лучше. Тогда у меня были под вопросом шизофрения, биполярное расстройство, пограничное расстройство личности и еще что-то, уже не помню, – говорит Аня.
А вот дежурные врачи, по воспоминаниям девушки, относились к пациентам психбольнцы совсем иначе: были грубы, могли обозвать. Один из психиатров, как вспоминает Аня, всегда разговаривал недовольным тоном.
– Когда я описала свои симптомы, он ответил: "И что вы от меня хотите?" Когда попросила сменить препарат, потому что меня беспокоили побочки, ответил, что ничего не знает. А когда я сказала, что моя подруга принимает лекарство, оно ей помогает и предложила назначить его мне, врач согласился и дал рецепт. То есть, по сути, я сама себе назначила препарат. Когда я жаловалась на неприятные симптомы, он говорил: "Не похоже, чтобы у вас были проблемы". Этому доктору было все равно, лишь бы я скорее ушла. Кстати, у него и в интернете низкий рейтинг. То есть стигматизация была в том числе со стороны медиков. Были моменты, когда этот врач проявлял обходительность. То есть человек он явно нестабильный. Я считаю, что если тебе тяжело работать с психически больными людьми, иди за помощью к коллегам, но не вымещай свое недовольство на пациентах, – рассказывает Аня.
Диагноз, поставленный кемеровскими врачами, не позволяет Ане устроиться на работу по специальности.
– Осенью прошлого года я попыталась пойти работать в онкологический диспансер медсестрой, но меня "завернули" на медосмотре у психиатра. Комиссия в дурке тоже не допустила к работе, потому что, возможно, я представляю опасность для себя. К тому же они аргументировали свое решение тем, что если у меня случится "эпизод" (возникновение психотического состояния – прим. ред.), то я просто не смогу выйти на работу. Отчасти их опасения справедливы. В первую очередь, они заботятся обо мне. Я же рассказывала им о своих галлюцинациях и других проблемах. Я пролежала какое-то время в больнице, чтобы с меня сняли диагноз "шизотипическое расстройство". Но следующая комиссия его не отменила. Сейчас я должна каждый месяц наблюдаться у психиатра, чтобы, возможно, в будущем меня допустили к работе, – вспоминает Аня.
Девушка понимает, что врачи следуют инструкциям. И раз ее диагноз не позволяет работать в медучреждении, Аня не просит их нарушать правил. Но все же она не понимает, что ей делать. Ведь, по сути, кемеровчанка оказалась в безвыходной ситуации.
– Месяцы идут, а я не могу устроиться на работу по специальности. Пробовала пойти хотя бы помощником стоматолога, тоже не взяли. Я даже в супермаркет не могу устроиться, потому что мне с пищевыми продуктами работать тоже нельзя. Диагноз "шизотипическое расстройство" (F-21 в международной классификации – прим. ред.) не предполагает инвалидность, а значит, не дает мне право на получение пенсии. Я не имею права и на бесплатные лекарства. Поэтому приходится покупать их самой, а мои лекарства стоят дорого. Плюс мне же нужно на что-то жить, – рассуждает кемеровчанка.
Постоянная работа нужна Ане для того, чтобы чувствовать уверенность в завтрашнем дне. К тому же она не понимает, для чего училась в колледже. Ведь во время пребывания в психбольнице ей никто не сказал, что она не сможет работать медсестрой, а значит, не стоит тратить время на медицинское образование.
– Я бью татуировки. Мне это нравится. Во-первых – это творчество. Во-вторых, я сама выстраиваю свой график. В-третьих, ко мне приходят хорошие люди, адекватность которых я могу оценить заранее, в момент записи на сеанс и обсуждения эскиза. Но денег это приносит мало. По сути, только на еду и лекарства, да и то не каждый месяц. Поэтому ума не приложу, как жить. У меня сейчас есть парень – Кирилл. Но не хочу всегда зависеть от него. У Кирилла ведь тоже могут быть трудности, и тогда уже я не смогу ему помочь, – говорит Аня.
Девушка спрашивала у психиатров, как ей быть с работой. Но, по словам Ани, одни молчали, не зная, что порекомендовать. Другие говорили, что ей все объяснят на врачебной комиссии, а на самом деле таким образом пытались от нее отделаться. Третьи предлагали искать работу без официального трудоустройства, где не нужно оформлять медкнижку, проходить медосмотр. А ведь это тоже дискриминация, ущемление прав, стигматизация, только уже на более высоком, государственном уровне, на уровне системы.
Специалисты признают наличие проблемы стигматизации обществом людей с психиатрическими диагнозами и считают ее решение важной задачей различных социальных и государственных институтов. Об этом мы поговорили с экспертами: врачом-психиатром из Барнаула Иваном Кнышевым и психологом из Новосибирска Надеждой Матушкиной.
– Тема стигматизации очень важна и для врачей, и для пациентов, и для их родственников. Потому что когда у вас болит рука или горло, или даже когда нервничаете, вы не перестаете быть для окружающих полноценной личностью, потому что продолжаете говорить, думать и вести себя как все. То есть ваше поведение понятно большинству. Но вот когда человек болен психически, у него болит то, что составляет его существо, его личность. Это проявляется в высказываниях, поведении. То есть человек становится другим, в своем роде, инакомыслящим, или, как принято говорить в народе, сумасшедшим. Вспомним термины, которые употреблялись раньше для обозначения тех, кого сегодня мы корректно называем "человеком с психиатрическим диагнозом": умалишенный, психбольной, психопат, дурак. А дурничка, психушка, дурдом – место, где такие пациенты содержатся. То есть эти люди обществом частично "расчеловечены", – говорит Иван Кнышев.
Надежда Матушкина причины появления социальной стигматизации людей с психиатрическими диагнозами объясняет так:
– Когда человек сталкивается с отклонением от нормы, это вызывает у него собственные чувства: в нем просыпается страх собственного безумия. Он думает: "А вдруг я ненормальный? Вдруг я проживаю какие-то эмоции слишком сильно? Вдруг это не правильно? Вдруг у меня крыша поехала?" Люди сами по сути не знают, что является нормой, а что нет. И когда они сталкиваются с чем-то необычным в других людях, это может пробуждать их собственный страх ненормальности. Поэтому они стараются отгородиться от психически больных людей, чтобы не видеть проявления их заболеваний и не примерять их на себя, – рассуждает психолог.
По мнению врача-психиатра Кнышева, цивилизованное общество вырабатывает механизмы, позволяющие понимать и толерантно относиться к людям с психическими заболеваниями. Кнышев не отрицает, что порой они представляют собой проблему для собственных семей и окружающих, и их, безусловно, нужно лечить. Но, по мнению доктора, также очень важна и их полноценная интеграция в социум.
– Снятие стигматизации с людей, страдающих психическими заболеваниями, напрямую зависит от наличия психопросвещения в обществе. Героиня материала Аня говорит, что стукнулась со стигматизацией со стороны медиков. Такая проблема действительно существует. Но все-таки в большей степени психических больных стигматизируют врачи других специальностей, не психиатры. Это связано с тем, что высшее медицинское образование дает очень мало знаний о психических расстройствах. Будучи сведущими в узких областях, они обнаруживают полную несостоятельность обывательского характера относительно генеза, структуры, частоты, разновидностей психических расстройств. Чтобы было понятнее, приведу пример из своей практики: мужчина, страдающий психическим расстройством, упал и сломал конечность. Врачи, принявшие его, узнали о его заболевании. Он им сообщил свой психиатрический диагноз. Травматологи позвонили к нам в больницу и говорят: "У нас ваш психбольной. Мы наложили ему шину, пусть он у вас лечится". Мало ли что у человека психическое расстройство. Если, например, пациент с эндокринной патологией попадает в лор-отделение, ни у кого же не возникает мысли его в эндокринологию переводить. А по отношению к человеку с психическим расстройством сразу подозрительное отношение, как бы чего не вышло. Логика врачей в этом случае – постараться перевести этого пациента в психиатрическую больницу, то есть по факту избавиться от него. А зачем? Он вне обострения психического заболевания. У него состояние компенсировано. И любой врач должен это понимать, – объясняет доктор Кнышев.
Такое же отношение к психически больным, по его мнению, и в обществе: от них часто пытаются отгородиться. Кнышев не считает это явление тотальным, но все же отмечает, что оно широко распространено. Он говорит, что в психбольнице не должны содержаться люди, которые мешают своим родственникам.
– Человек вне обострения психического расстройства должен находиться дома. Если он не нуждается в стационарной помощи, то и не должен лежать в больнице, – говорит врач.
Но, по его словам, часто родственники просто пытаются сбагрить больного человека на попечение психиатров.
Психолог Надежда Матушкина считает, что стигматизация психически больных людей негативно сказывается не только на их состоянии, но и на состоянии социума, в котором они живут.
– Когда информированность общества становится выше, не только снижается стигматизация психических больных, но остальные люди начинают лучше разбираться в своей собственной внутренней норме. А покуда есть стигматизация, люди с психиатрическими диагнозами, даже те, что не опасны ни для общества, ни для себя, не могут адаптироваться. Вот это становится большой угрозой. Такой человек не может трудоустроиться, не может формировать свой круг общения. Это способствует только тому, что заболевание прогрессирует. Находиться среди условно здоровых людей – это тоже средство для выздоровления. Если же человек чувствует себя отвергнутым обществом, то это увеличивает и риск суицида, – отмечает Матушкина.
Иван Кнышев считает, что любое разделение людей на страты вредно для общества. По его мнению, это общество вчерашнего дня. Говоря о проблеме Ани Мельман с трудоустройством, Иван Кнышев приводит позитивный пример из советского прошлого, который, по всей видимости, не получил продолжения в современной России.
– В советское время проводились мероприятия по снятию стигмы с психически больных пациентов. Такие люди активно реинтегрировались в общество. Например, в СССР существовали лечебно-производственные мастерские, где работали психически нестабильные люди. Были трудинструкторы, которые привозили на дом психически больным людям оборудование и сырье, например, швейные машинки, ткани. И те работали в домашних условиях, что-то производили. С одной стороны, они занимались полезной деятельностью, которая не давала им излишне погружаться в себя. С другой – зарабатывали деньги. Кроме этого на предприятиях в Советском Союзе вводились квоты для умственно отсталых людей, и предприятия на определенные специальности были обязаны принимать таких людей. Сейчас таких обязательств у предприятий нет. Действующий российский закон "О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании" № 3185-1 от 02 июля 1992 года направлен на дестигматизацию людей с психическими расстройствами. Но одно дело то, что написано на бумаге, другое – то, что происходит на практике. Нельзя сказать, что в России ничего не делается для снятия стигмы. Но у нас такая работа проводится в недостаточном объеме. В целом позитивного отношения к таким людям в обществе нет. Вот, кстати, наш разговор – один из способов дестигматизации людей с психическими расстройствами, – рассуждает Кнышев.
Еще один стереотип, способствующий стигматизации психически больных людей, связан с широко распространенным мнением, что они опасны для окружающих. Ходят страшилки, что якобы психически больные люди часто совершают преступления.
– На самом деле доля людей с психиатрическими диагнозами в преступности намного ниже, чем доля здоровых людей. Подавляющее большинство подозреваемых, которые направляются на судебно-психиатрическую экспертизу в рамках уголовных дел, психически здоровы. И лишь очень маленький процент – лица с психическими расстройствами. Это я говорю как врач, много лет проводящий такие экспертизы, – объясняет Иван Кнышев.
Надежда Матушкина как психолог, со своей стороны, объясняет, почему общество склонно демонизировать людей с психиатрическими диагнозами.
– Здесь можно выделить две причины. Первая – страх, произрастающий из все той же не неинформированности, о которой уже говорил Иван. Люди не очень понимают, где все еще норма, а где уже начинается психиатрический диагноз, да и вообще не знают, что такое психическое расстройство. Человек боится угрозы, отсюда и возникает страх. А из страха рождаются пугалки о "безумных преступниках". Но подавляющее число людей с психиатрическими диагнозами не опасны для общества. Частично они опасны для самих себя, но не для окружающих, – говорит психолог.
Социальная стигматизация людей с психиатрическими диагнозами имеет и такое негативное последствие, как отказ от лечения. Люди, опасаясь, что лечение в психбольнице негативно скажется на их жизни, скрывают болезнь и не обращаются за профессиональной помощью.
– Они ходят в церковь, к гадалкам, и, не получая лечения, запускают болезнь, – отмечает Иван Кнышев.
В том, что люди боятся обращаться к специалистам, тем самым усугубляя свои проблемы, психиатра поддерживает Надежда Матушкина.
– Зачастую те люди, которые испытывают совершенно нормальные переживания, боятся пойти не то, что к психиатру, но даже к психологу. То есть они думают, что если пойдут к специалисту, то получат подтверждение, что с ними что-то не так. Такие пациенты попадают в зону риска: если человек долгое время с признаками стресса или депрессивными проявлениями не обращается к специалисту, то его проблема может перерасти в более серьезное заболевание. И тогда лечение займет больше времени и потребует более серьезных мер, – говорит психолог.
А еще многие до сих пор пребывают в заблуждении относительно лекарств, действие которых направлено на стабилизацию состояния психиатрических пациентов.
– Люди до сих пор боятся, что психиатры из них или из их родных "сделают овощ". Многие люди, которые годами привозят на лечение в психбольницу своих близких, подвержены таким заблуждениям: "Вы опять сделали из моего ребенка овощ. Я его у вас забираю". Это, конечно, определенный образовательный уровень. Они рассуждают так даже несмотря на положительный эффект от лечения, даже если болезнь не оказывает былого влияния на сознание пациента. Разумеется, применение многих препаратов в период активного лечения сопряжено с определенным воздействием на эмоциональную и мыслительную деятельность. В обывательском понимании препараты подавляют, человек становится менее активным, менее эмоциональным. Врач должен быть неплохо ориентирован в современной психофармакологии, чтобы правильно назначить лекарства. Поскольку в государственных клиниках врачи располагают ограниченным набором медикаментов, ориентированность их, конечно, невысокая. Среди психиатров встречаются настоящие кудесники психофармакологии, но в целом уровень специалистов, на мой взгляд, снизился. А все потому, что попросту людей нечем лечить. Например, порой нельзя просто взять и назначить препарат. Из-за наркоконтроля врачи стараются некоторые препараты вообще не назначать, несмотря на то, что при грамотном применении они весьма эффективны, – поясняет Кнышев.
Аня Мельман не боится открыто говорит о своем диагнозе. В частности она рассказывает о нем подписчикам в соцсетях. Девушка говорит, что ей певать на мнение посторонних.
– В регионах России люди часто не обращаются к психиатрам, психотерапевтам, психологам. В результате запускают заболевание, оно прогрессирует и может перерасти в более серьезные проблемы, вплоть до потери социально приемлемого облика или суицида. И все из-за пресловутой стигматизации. Поэтому я открыто рассказываю о своих проблемах с психикой. Раз уж я не смогла помогать людям, уйдя в медицину, то хочу объяснять: если тебе плохо, нужно не боясь идти к врачу. Так ты сможешь заметно улучшить качество своей жизни. Я считаю это своей миссией, – говорит Аня.
Сейчас у нее есть парень, который во всем поддерживает Аню и полностью принимает ее проблемы с психикой.
– Кирилл – лучший человек, которого я когда-либо встречала. В начале отношений у него были моменты отрицания моего диагноза. Например, он не понимал, почему у меня случаются истерики, не думал, что это проявления болезни. Считал, что я капризничаю. Но потом, когда разобрался в том, что происходит, проникся моим состоянием и перестал обесценивать мою болезнь, – рассказывает Аня.
Девушка говорит, что Кирилл – первый мужчина, который ее принял и поддержал.
– Кирилл очень переживал, когда мне было плохо. Ему было больно видеть мои слезы. И он никогда не запрещал мне плакать при нем, как, например, другие. Наоборот, Кирилл говорит, что если мне нужно поплакать, эмоционально разгрузиться, то я не должна закрываться в ванной. Я могу это делать при нем. Мы друг для друга – спокойное безопасное место, где можно найти поддержку. Я иногда думаю, за что мне встретился такой чудесный человек, который меня настолько хорошо понимает, и с которым я могу быть откровенной? – спрашивает девушка.
Самая большая мечта Ани, чтобы ее заболевание не перетекло в шизофрению. Девушке становится страшно от одной мысли о том, что она "превратится в безумную старуху, которая не управляет своим разумом".
– А еще я мечтаю о том, чтобы люди, которые имеют только симптомы психиатрического заболевания или уже поставленный диагноз, могли об этом открыто говорить и получать поддержку от родных, друзей, общества и государства. Я хочу, чтобы на нас не ставили клеймо, не боялись нас. Мечтаю, чтобы люди любили и уважали друг друга независимо от болячек. Это позволит быстрее принимать факт болезни и смиряться с ней. Тогда и жить можно неплохо, – уверенна Аня Мельман.